Цитаты из книги «Тошнота»
Эта книга в списках
«Спокойно. Спокойно. Вот я уже не чувствую, как скользит, задевая меня, время. На потолке я вижу картинки. Сначала круги света, потом кресты. Все это порхает. »
«три часа. три часа – это всегда слишком поздно или слишком рано для всего, что ты собираешься делать. странное время дня. »
«по пути в библиотеку, я захотел и не смог подобрать валявшийся на земле клочок бумаги. только и всего, это даже нельзя назвать происшествием. но если говорить честно, меня оно глубоко взволновало – я подумал: отныне я не свободен.
секунду я стоял нагнувшись, прочел слова: "диктант. белая сова" – и распрямился с пустыми руками. я утратил свободу, я больше не властен делать то, что хочу.»
«но одинокого человека редко тянет засмеяться – группа приобрела для меня на миг острый, даже свирепый, хотя и чистый смысл. потом она распалась, остался только фонарь, забор и небо – это тоже было все еще довольно красиво. час спустя зажгли фонарь, поднялся ветер, небо почернело – и все исчезло.»
«все это не ново; я никогда не чурался этих безобидных ощущений – наоборот. чтобы к ним приобщиться, довольно почувствовать себя хоть капельку одиноким – ровно настолько, чтобы на некоторое время освободиться от правдоподобия. но я всегда оставался среди людей, на поверхности одиночества, в твердой решимости при малейшей тревоге укрыться среди себе подобных – по сути дела, до сих пор я был просто любителем.»
«cреди этих веселых и здравых голосов я один. парни вокруг меня все время говорят друг с другом, с ликованьем обнаруживая, что их взгляды совпадают. господи, как они дорожат тем, что все думают одно и то же.»
«сли я не ошибаюсь, если все накапливающиеся симптомы предвещают новый переворот в моей жизни, скажу прямо – я боюсь. и не потому, что жизнь моя так уж богата, насыщена, драгоценна. я боюсь того, что готово народиться, что завладеет мной и увлечет меня..
..и потом через несколько месяцев, через несколько лет вновь очнуться изнуренным, разочарованным среди новых руин?
я должен разобраться в себе, пока не поздно.»
«может, это изменился я? а если не я, то, стало быть, эта комната, этот город, природа; надо выбирать.
думаю, что изменился я, – это самое простое решение. и самое неприятное. но все же я должен признать, что мне свойственны такого рода внезапные превращения. дело в том, что размышляю я редко и во мне накапливается множество мелких изменений, которых я не замечаю, а потом в один прекрасный день совершается настоящая революция. вот почему людям представляется, что я веду себя в жизни непоследовательно и противоречиво.»
«со мной что-то случилось, сомнений больше нет. эта штука выявилась как болезнь, а не так, как выявляется нечто бесспорное, очевидное. она проникла в меня исподтишка, капля по капле: мне было как-то не по себе, как-то неуютно – вот и все. а угнездившись во мне, она затаилась, присмирела, и мне удалось убедить себя, что ничего у меня нет, что тревога ложная. и вот теперь это расцвело пышным цветом.
»
«На стене зияет белая дыра – зеркало. Это ловушка. И я знаю, что попадусь в нее. Так и есть. В зеркале появилось нечто серое. Подхожу, гляжу и отойти уже не могу.»
«Это отражение моего лица. В такие гиблые дни я часто его рассматриваю. Ничего я не понимаю в этом лице. Лица других людей наделены смыслом. Мое – нет. Я даже не знаю, красивое оно или уродливое. Думаю, что уродливое – поскольку мне это говорили. Но меня это не волнует. По сути, меня возмущает, что лицу вообще можно приписывать такого рода свойства – это все равно что назвать красавцем или уродом горсть земли или кусок скалы.»
«я смотрю на него не без восхищения. какой же волей надо обладать, чтобы медленно, упорно осуществлять такой обширный замысел. однажды, семь лет тому назад (он сказал мне, что занимается самообразованием семь лет), он торжественно вступил в этот зал. обвел взглядом бесчисленные тома, которыми заставлены стены, и, должно быть, сказал себе почти как Растиньяк: «а ну, познания человеческие, поглядим, кто кого!» потом подошел, взял первую книгу на первой полке справа и открыл первую страницу со смешанным чувством благоговения, ужаса и неколебимой решимости.»
«от трактата о жесткокрылых, к католическому памфлету против дарвинизма, но это его нимало не смущает. он прочел все. на складе в его голове хранится половина того, что науке известно о партеногенезе, половина всех аргументов, выдвинутых против вивисекции. позади у него, впереди у него целый мир.»
«Это солнце и синее небо – всего лишь обман. Вот уже сотый раз я на него попадаюсь. Мои воспоминания – словно золотые в кошельке, подаренном дьяволом: откроешь его, а там сухие листья.»
«тошнота осталась там, в желтом свете. я счастлив: этот холод так чист, так чиста эта ночь, разве и сам я – не волна ледяного воздуха? не иметь ни крови, ни лимфы, ни плоти. и течь по этому длинному каналу к бледному пятну вдали. быть – просто холодом.
»
«от сгинул последний аккорд. в наступившей короткой тишине я всем своим существом чувствую: что-то произошло – ЧТО-ТО СЛУЧИЛОСЬ.
тишина.
some of these days,
you'll miss me honey!
а случилось то, что Тошнота исчезла. когда в тишине зазвучал голос, тело мое отвердело и Тошнота прошла. в одно мгновенье; это было почти мучительно – сделаться вдруг таким твердым, таким сверкающим. а течение музыки ширилось, нарастало, как смерч. она заполняла зал своей металлической прозрачностью, расплющивая о стены наше жалкое время. я ВНУТРИ музыки. в зеркалах перекатываются огненные шары, их обвивают кольца дыма, которые кружат, то затуманивая, то обнажая жесткую улыбку огней. »
«это кажется неотвратимым – настолько предопределена эта музыка: ничто не может ее прервать, ничто, явившееся из времени, в которое рухнул мир; она прекратится сама, подчиняясь закономерности. за это-то я больше всего и люблю этот прекрасный голос; не за его полнозвучие, не за его печаль, а за то, что его появление так долго подготавливали многие-многие ноты, которые умерли во имя того, чтобы он родился. »
«У меня не было приключений. В моей жизни случались истории, происшествия, события – что угодно. Но не приключения. И дело тут не в словах, я начинаю это понимать. Было нечто, чем я, не сознавая этого, дорожил больше всего на свете. Это была не любовь, боже мой, нет, и не слава, не богатство. Это было… В общем, я воображал, что в известные минуты моя жизнь приобретала редкий и драгоценный смысл. И для этого не было нужды в каких-то особых обстоятельствах, нужна была просто некоторая четкость. Нынешняя моя жизнь не слишком блистательна..»
«что-то начинается, чтобы прийти к концу: приключение не терпит длительности; его смысл -в его гибели. к этой гибели, которая, быть может, станет и моей, меня влечет неотвратимо. и кажется, что каждое мгновение наступает лишь затем, чтобы потянуть за собой те, что следуют за ним. и каждым мгновением я безгранично дорожу – я знаю: оно неповторимо, незаменимо, – но я не шевельну пальцем, чтобы помешать ему сгинуть.»
«Я склоняюсь над каждой секундой, стараюсь исчерпать ее до дна, все, что она содержит – и мимолетную нежность прекрасных глаз, и уличный шум, и обманчивый свет зари, – я стараюсь вобрать в себя, навеки запечатлеть в себе, и, однако, минута истекает, я не удерживаю ее, мне нравится, что она уходит.»
«а потом вдруг что-то разбивается вдребезги. приключение окончено, время вновь обретает свою будничную вязкость. я оглядываюсь: позади меня прекрасная мелодическая форма сейчас канет в прошлое. она уменьшается, идя на ущерб, она съеживается, и вот конец уже сливается в одно с началом. и, провожая взглядом эту золотую точку, я думаю, что, даже если мне пришлось едва не поплатиться жизнью, разориться, потерять друга, я согласился бы пережить заново все, от начала до конца, в тех же самых обстоятельствах. Но приключение нельзя ни повторить, ни продлить.»
«Каких вершин я мог бы достичь, если бы тканью мелодии стала моя СОБСТВЕННАЯ ЖИЗНЬ.»
«А мысль, неизреченная, все здесь. Она невозмутимо ждет. И мне кажется, что она говорит:
«Вот как? Вот, оказывается, ЧЕГО ты хотел? Ну так этого-то у тебя как раз никогда и не было (вспомни: ты просто морочил себя игрой слов, называл приключениями мишуру странствий, любовь продажных девок, потасовки, побрякушки) и никогда не будет, ни у тебя, ни у кого другого».
Но почему? ПОЧЕМУ?»
«Но когда ты рассказываешь свою жизнь, все меняется; только никто этой перемены не замечает, и вот доказательство: люди недаром толкуют о правдивых историях. Будто истории вообще могут быть правдивыми; события развертываются в одной последовательности, рассказываем же мы их в обратной. Нам кажется, что мы начинаем с начала. «Случилось это погожим осенним вечером 1922 года. Я работал письмоводителем у нотариуса в Маромме». Но на самом деле начинаешь с конца. Конец здесь, он присутствует здесь невидимкой, это он придает произнесенным словам торжественную значимость начала. «Я вышел погулять и не заметил, как оказался за чертой города, меня одолевали денежные заботы». Фраза эта, взятая сама по себе, просто означает, что персонаж, о котором идет речь, ушел в свои мысли, был мрачен и находился за тридевять земель от каких бы то ни было приключений – то есть был в таком настроении, когда все происходящее проходит мимо тебя. Но конец-то ведь здесь, рядом, он преображает все. Для нас названный персонаж – уже герой истории. Его мрачность, его денежные заботы куда драгоценнее наших – их позолотил свет грядущих страстей. И рассказ развертывается задом наперед: мгновения перестали наудачу громоздиться одно на другое, их подцепил конец истории, он притягивает их к себе, а каждое из них в свою очередь тянет за собой предшествующее мгновение. «Стояла ночь, улица была пустынна». Фраза брошена как бы невзначай, она кажется лишней, но нас не обмануть, мы наматываем ее на ус: важность этих сведений мы скоро оценим. И чувство у нас такое, будто герой пережил все подробности этой ночи как знамение, как провозвестье, и даже кажется, что он жил только в эти знаменательные минуты и был слеп и глух ко всему, что не возвещало приключения. Мы забываем, что будущее там пока еще не присутствовало, и персонаж просто гулял ночью, и ночь была лишена предвестий, она вперемежку предлагала ему свои однообразные сокровища, и он черпал их без разбора.»
«Пока живешь, никаких приключений не бывает. Меняются декорации, люди приходят и уходят – вот и все. Никогда никакого начала. Дни прибавляются друг к другу без всякого смысла, бесконечно и однообразно. Время от времени подбиваешь частичный итог, говоришь себе: вот уже три года я путешествую, три года как я в Бувиле. И конца тоже нет – женщину, друга или город не бросают одним махом. И потом все похоже – будь то Шанхай, Москва или Алжир, через полтора десятка лет все они на одно лицо. Иногда – редко – вникаешь вдруг в свое положение: замечаешь, что тебя заарканила баба, что ты влип в грязную историю. Но это короткий миг. А потом все опять идет по-прежнему, и ты снова складываешь часы и дни. Понедельник, вторник, среда. Апрель, май, июнь. 1924, 1925, 1926.»
«Для того, чтобы самое банальное происшествие превратилось в приключение, достаточно его РАССКАЗАТЬ. Это-то и морочит людей; каждый человек – всегда рассказчик историй, он живет в окружении историй, своих и чужих, и все, что с ним происходит, видит сквозь их призму. Вот он и старается подогнать свою жизнь под рассказ о ней.
Но приходится выбирать: или жить, или рассказывать.»
«Никто не примет ее за даму – ее выдает бесстыдный блеск глаз и рассудительный, осведомленный вид. Настоящие дамы не знают что почем, они любят красивые безрассудства, глаза их – прекрасные и простодушные цветы, расцветшие в теплицах.»
«для меня не существует ни понедельников, ни воскресений – просто дни, которые толкутся в беспорядке, а потом вдруг вспышки, вроде нынешней.»
«Ничто не изменилось, и, однако, все существует в каком-то другом качестве. Не могу это описать: это как Тошнота, только с обратным знаком, словом, у меня начинается приключение, и когда я спрашиваю себя, с чего я это взял, я понимаю, в чем дело: Я ЧУВСТВУЮ СЕБЯ СОБОЙ И ЧУВСТВУЮ, ЧТО Я ЗДЕСЬ; ЭТО Я прорезаю темноту, и я счастлив, точно герой романа.»
«Не знаю, в самом ли деле мир вдруг уплотнился или это я слил звуки и формы в нерасторжимом единстве и даже представить себе не могу, что то, что меня окружает, может быть чем-то еще, а не тем, что оно есть.»
«По совести, мне противно, что вчера я отдал дань возвышенному. Когда мне было двадцать лет, я напивался и потом уверял, что я из породы Декартов. Я отлично понимал, что пыжусь, но продолжал свое, мне это нравилось. А на другой день мне было так мерзко, точно я проснулся на кровати среди блевотины. Когда я пьян, меня не рвет, но лучше бы уж рвало. Вчера я даже не мог бы оправдаться, что пьян. Я просто воодушевился, как дурак. Мне надо очиститься с помощью отвлеченных мыслей, прозрачных, как вода.»
«Возможно ли вообще думать о ком-нибудь в прошедшем времени? Пока мы любили друг друга, мы не позволяли даже самому ничтожному из наших мгновений, самой пустяковой из наших горестей отделиться от нас и остаться в минувшем. Запахи, звуки, оттенки каждого дня, даже мысли, не высказанные вслух, – мы все удерживали при себе, и все оставалось живым; мы продолжали наслаждаться и мучиться всем этим в настоящем. Никаких воспоминаний: беспощадная, палящая любовь – ни тени, ни уголка, где укрыться, куда отступить. Три года, спрессованные воедино, составляли наше сегодня. Потому-то мы и расстались: у нас не хватило сил выносить дальше такое бремя.»
«А где бы я стал хранить свое прошлое? Прошлое в карман не положишь, надо иметь дом, где его разместить. У меня есть только мое тело, одинокий человек со своим одиноким телом не может удержать воспоминания, они проходят сквозь него. Я не имею права жаловаться: я хотел одного – быть свободным.»
«Вот он опять на меня смотрит. Сейчас он со мной заговорит, я весь ощетинился. Никакой симпатии мы друг к другу не чувствуем – просто мы похожи, в этом все дело. Он одинок, как я, но глубже погряз в одиночестве. Вероятно, он ждет твоей Тошноты или чего-нибудь в этом роде. Стало быть, теперь уже есть люди, которые меня узнают: поглядев на меня, они думают: «Этот из наших». Ну так в чем дело? Чего ему надо? Он должен понимать: помочь мы ничем друг другу не можем. Люди семейные сидят по домам посреди своих воспоминаний. А мы, два беспамятных обломка, – здесь. Если он сейчас встанет и обратится ко мне, я взорвусь.»
«Среда
НЕ НАДО ПОДДАВАТЬСЯ СТРАХУ.»
«Прощайте, прекрасные, изысканные лилии, покоящиеся в маленьких живописных святилищах, прощайте, прекрасные лилии, наша гордость и оправдание нашего бытия. Прощайте, Подонки.»
«Я в тоске огляделся вокруг: настоящее, ничего, кроме сиюминутного настоящего. Легкая или громоздкая мебель, погрязшая в своем настоящем, стол, кровать, зеркальный шкаф – и я сам. Мне приоткрывалась истинная природа настоящего: оно – это то, что существует, а то, чего в настоящем нет, не существует. Прошлое не существует. Его нет. Совсем. Ни в вещах, ни даже в моих мыслях. Конечно, то, что я утратил свое прошлое, я понял давно. Но до сих пор я полагал, что оно просто оказалось вне поля моего зрения. Прошлое казалось мне всего лишь выходом в отставку, это был иной способ существования, каникулы, праздность; каждое событие, сыграв свою роль до конца, по собственному почину послушно укладывалось в некий ящик и становилось почетным членом в кругу собратьев-событий – так мучительно было представить себе небытие. Но теперь я знал: все на свете является только тем, чем оно кажется, а ЗА НИМ… ничего.»
«Я потревожил вещь, которая ждала, она обрушилась на меня, она течет во мне, я полон ею. Ничего особенного: Вещь – это я сам. Существование, освобожденное, вырвавшееся на волю, нахлынуло на меня. Я существую.
Существую. Это что-то мягкое, очень мягкое, очень медленное. И легкое – можно подумать, оно парит в воздухе. Оно подвижно. Это какие-то касания – они возникают то здесь, то там и пропадают. Мягкие, вкрадчивые.»
«Выхожу на улицу. Зачем? Да затем, что так же бессмысленно оставаться дома. Даже если я останусь, даже если в молчании забьюсь в угол, я все равно никуда от себя не денусь. Я буду существовать в этом углу, буду давить своей тяжестью на пол. Я есмь.»
«играет проигрыватель, существует, все вращается, проигрыватель существует, сердце бьется – вращайтесь, вращайтесь, соки жизни, вращайтесь, желе, сиропы моей плоти, сласти… проигрыватель.»
«Вторник
Ничего нового. Существовал.»
«В скрюченных пальцах мелькает силуэт червонного короля, потом короля перевертывают лицом вниз, игра продолжается. Красавец король явился издалека, его приход подготовлен множеством комбинаций, множеством исчезнувших жестов. Но вот и он в свою очередь исчезает, чтобы дать жизнь новым комбинациям, новым жестам, ходам и ответам на них, поворотам судьбы, крохотным приключениям без счета.»
«Вот оно - время в его наготе, оно осуществляется медленно, его приходится ждать, а когда оно наступает, становится тошно, потому что замечаешь, что оно давно уже здесь.»
«Что-то начинается, чтобы прийти к концу: приключение не терпит длительности; его смысл - в его гибели. К этой гибели, которая, быть может, станет и моей, меня влечет неотвратимо. И кажется, что каждое мгновение наступает лишь затем, чтобы потянуть за собой те, что следуют за ним. И каждым мгновением я безгранично дорожу – я знаю: оно неповторимо, незаменимо, – но я не шевельну пальцем, чтобы помешать ему сгинуть. Я знаю: вот эта последняя минута – в Берлине ли, в Лондоне ли, – которую я провожу в объятьях этой женщины, встреченной позавчера, минута, страстно мной любимая, женщина, которую я готов полюбить, – уже истекает. Я уеду в другие страны. Я никогда больше не увижу эту женщину, никогда не повторится эта ночь. Я склоняюсь над каждой секундой, стараюсь исчерпать ее до дна, все, что она содержит – и мимолетную нежность прекрасных глаз, и уличный шум, и обманчивый свет зари, – я стараюсь вобрать в себя, навеки запечатлеть в себе, и, однако, минута истекает, я не удерживаю ее, мне нравится, что она уходит.»
«Каждый человек – всегда рассказчик историй, он живет в окружении историй, своих и чужих, и все, что с ним происходит, видит сквозь их призму. Вот он и старается подогнать свою жизнь под рассказ о ней.»
«Настоящие дамы не знают, что почём, они любят красивые безрассудства, глаза их – прекрасные и простодушные цветы, расцветшие в теплицах.»
«Трамвай, проходящий по вечерам мимо отеля «Прентания», не уносит ведь на своих стеклах отражения неоновых вывесок – на мгновение вспыхнув, он уходит прочь с темными стеклами.»
«Еще недавно мсье Ахилл чувствовал себя странным, ему казалось, что он одинок; а теперь он знает: таких, как он, много, очень много, доктор Роже встречал этих людей, он может рассказать мсье Ахиллу историю каждого из них и кто из них чем кончил. Мсье Ахилл всего-навсего казус, частный случай, который легко сводится к некоторым общим понятиям. Как бы я хотел сказать ему, что его обманывают, что он подыгрывает спесивцам. Это они-то профессионалы опыта? Да они всю жизнь прозябали в отупелом полусне, от нетерпения женились с бухты-барахты, наудачу мастерили детей. В кафе, на свадьбах, на похоронах встречались с другими людьми. Время от времени, попав в какой-нибудь водоворот, барахтались и отбивались, не понимая, что с ними происходит. Все, что совершалось вокруг, начиналось и кончалось вне поля их зрения: смутные продолговатые формы, события, нагрянувшие издали, мимоходом задели их, а когда они хотели разглядеть, что же это такое, – все уже было кончено. И вот к сорока годам они нарекают опытом свои мелкие пристрастия и небольшой набор пословиц и начинают действовать, как торговые автоматы: сунешь монетку в левую щелку – вот тебе два-три примера из жизни в упаковке из серебряной фольги, сунешь монетку в правую щелку – получай ценные советы, вязнущие в зубах, как ириски.»
«"Старый псих" – и доктор Роже смутно вспоминает других старых психов, не помня ни одного из них в отдельности. Что бы ни выкинул мсье Ахилл, мы не должны удивлялься: ВСЕ ПОНЯТНО – старый псих!»
«Прощайте, прекрасные, изысканные лилии, покоящиеся в маленьких живописных святилищах, прощайте, прекрасные лилии, наша гордость и оправдание нашего бытия. Прощайте, Подонки.»
«Я не девица и не священник, что бы забавляться игрой в душевные переживания»
«...не хочется ли ей однажды испытать страдание полной мерой, с головой уйти в отчаяние. Впрочем, для неё это невозможно - она зажата.»
«Может, собственное лицо понять невозможно. А может, это оттого, что я один? Люди, общающиеся с другими людьми, привыкают видеть себя в зеркале глазами своих друзей. У меня нет друзей - может быть, поэтому моя плоть так оголена? Ни дать ни взять - ну да, ни дать ни взять, природа без человека.»
«Потомство рассудит, не заслужил ли я, пусть даже усилия мои и не увенчались успехом, другой награды, нежели грубое предательство и унижение, какие мне пришлось сносить молча, хотя я таил в душе то, что заставило бы насмешников умолкнуть и ввергло бы их в пучину страха»
«Ложный стыд мешает мне его перечитать. Я стараюсь припомнить фразы одну за другой.
«Дорогой Антуан».
Я улыбаюсь: да нет же, нет, конечно, Анни не написала «дорогой Антуан».
Шесть лет назад – мы только что разошлись по обоюдному согласию – я решил уехать в Токио. Я написал ей несколько слов. Я уже не мог называть ее «любимая» и в простоте душевной написал: «Дорогая Анни».
«Меня восхищает твоя непринужденность, – написала она в ответ. – Я никогда не была и не буду «твоей дорогой Анни». И поверь, ты мне вовсе не «дорогой Антуан». Если не знаешь, как ко мне обращаться, не обращайся никак, это куда лучше».»
«Вот он опять на меня смотрит. Сейчас он со мной заговорит, я весь ощетинился. Никакой симпатии мы друг к другу не чувствуем — просто мы похожи, в этом все дело. Он одинок, как я, но глубже погряз в одиночестве. Вероятно, он ждет своей Тошноты или чего-нибудь в этом роде. Стало быть, теперь уже есть люди, которые меня узнают: поглядев на меня, они думают: «Этот из наших». Ну так в чем дело? Чего ему надо? Он должен понимать: помочь мы ничем друг другу не можем.»
«Теперь меня уже не удивляло, почему он так неукротимо задирал нос, – судьба людей такого роста всегда решается в нескольких сантиметрах над их головой.»
«Я весь внимание: посочувствовать чужим неприятностям – ничего лучшего мне не надо, это меня отвлечет. У меня самого никаких неприятностей...я существо – вот моя единственная неприятность. Но это неприятность столь расплывчатая, столь метафизически отвлеченная, что я ее стыжусь.»
«Каким странным взглядом он на меня уставился: это не взгляд, которым смотрят, чтобы увидеть, скорее это взгляд, посредством которого общаются души. Душа Самоучки поднялась до самых его прекрасных глаз слепца и выглядывает из них. Пусть и моя поступит так же, пусть и она прижмется носом к стеклу, и обе обменяются любезностями.»
«Маркиз де Рольбон... нуждался во мне, чтобы существовать, я - в нём, чтобы не чувствовать своего существования... он избавлял меня от самого себя.»
«Секретари, служащие, торговцы, те, кто в кафе слушают других; к сорока годам их распирает опыт, который они не могут сбыть на сторону. По счастью, они наплодили детей, их... они и заставляют потреблять этот опыт... Они хотели бы внушить нам, что их прошлое не пропало даром... обратившись в Мудрость... В конечном счете они так ничего и не поняли...»
«Выхожу на улицу. Зачем? Да затем, что так же бессмысленно оставаться дома. Даже если я останусь, даже если в молчании забьюсь в угол, я все равно никуда от себя не денусь. Я буду существовать в этом углу, буду давить своей тяжестью на пол.»
«...они лелеют в душе общую мечту... такую хилую... им нравится мир какой он есть... и каждый... пока черпает смысл своей жизни в жизни другого. Скоро у них будет одна жизнь на двоих, медленная, тепловатая... лишенная всякого смысла - но они этого не заметят.»
«Господи, как они дорожат тем, что все думают одно и то же.»
«...стоило мне закрыть глаза, и... передо мной вставали виденные когда-то лица, деревья, дома... Я ощущал... запах укропа, плывущий по улицам Тетуана, слышал пересвист греческих пастухов; всё это волновало меня. Но эта радость давно уже истёрлась.»
«Мои воспоминания - словно золотые в кошельке, подаренном дьяволом: откроешь его, а там сухие листья.»
«...никогда я ещё не испытывал с такой силой... ощущения, что я лишён потайных глубин, ограничен пределами моего тела, легковесными мыслями... Я леплю воспоминания из своего настоящего. Я отброшен в настоящее, покинут в нём. Тщетно я пытаюсь угнаться за своим прошлым, мне не вырваться из самого себя.»
«Пока живешь, никаких приключений не бывает. Меняются декорации, люди приходят и уходят — вот и всё. Никогда никакого начала. Дни прибавляются друг к другу без всякого смысла, бесконечно и однообразно.»
«Было нечто, чем я, не сознавая этого, дорожил больше всего на свете. Это была не любовь, боже мой, нет, и не слава, не богатство... я воображал, что в известные минуты моя жизнь приобретала редкий и драгоценный смысл. И для этого не было нужды в каких-то особых обстоятельствах, нужна была просто некоторая четкость.»
«В их распоряжении всего один день, чтобы стереть морщины... горькие складки - плоды рабочей недели... Они чувствовали, как минуты утекают... Успеют ли они набраться молодости, которой хватило бы, чтобы завтра начать сначала? Они дышали полной грудью... их дыхание... одно... свидетельствовало о том, что они живы... Я не знал, что мне делать с моим... свежим телом среди этой трагической толпы, которая отдыхала.»
«...где бы я стал хранить своё прошлое?.. надо иметь дом, где его разместить... одинокий человек... не может удержать воспоминания... Я не имею права жаловаться: я хотел... быть свободным.»
«Никакой симпатии мы друг к другу не чувствуем - просто мы похожи... Он одинок, как я... Вероятно, он ждёт своей Тошноты... теперь уже есть люди, которые меня узнают: поглядев на меня, они думают: "Это из наших". Он должен понимать: помочь мы ничем друг другу не можем. Люди семейные сидят по домам посреди своих воспоминаний. А мы, два беспамятных обломка, - здесь.»
«Они всю жизнь прозябали в отупелом полусне, от нетерпения женились с бухты-барахты, наудачу мастерили детей. В кафе, на свадьбах, на похоронах встречались с другими людьми... Всё, что совершалось вокруг, начиналось и кончалось вне поля их зрения... И вот так к сорока годам они нарекают опытом свои мелкие пристрастия и небольшой набор пословиц...»
«...они меня раздражают. Они будут спать вместе. Они это знают. Каждый из них знает, что другой это знает. Но поскольку... любовь - это нечто великое и поэтическое, и её нельзя спугнуть, они несколько раз в неделю ходят на танцы и в рестораны выделывать на глазах у публики свои... ритуалы... К тому же надо как-то убивать время. <...> После того, как они переспят... им придётся найти что-нибудь другое, чтобы замаскировать чудовищную бессмыслицу своего существования...»
«Я оглядываю зал, и меня вдруг охватывает неописуемая гадливость. Что я тут делаю? Зачем эти люди здесь? <...> Правда, они не знают, что существуют. Мне хочется уйти... туда, где я... окажусь НА СВОЁМ МЕСТЕ... Но такого места нет... Я лишний.»
«Людей надо любить. Люди достойны восхищения. Сейчас меня вывернет наизнанку.»
«...всё мне настолько безразлично, меня это пугает.»
«...я вижу изнанку!.. восхитительная... кожица... доброго боженьки везде... лопается под моим взглядом...»
«...к чему столько... потерпевших неудачу существований, которые упорно возобновляются и снова терпят неудачи... Это изобилие вовсе не казалось щедростью... Оно было хмурым, хилым, тяготившим самое себя. <...> ОНИ НЕ ХОТЕЛИ СУЩЕСТВОВАТЬ, но не могли не существовать - вот в чём загвоздка. <...> ...у них не хватало сил умереть...»
«...я... удивлён жизнью, которая дана мне... ради НИЧЕГО.»
«Я один... Один - и свободен. Но эта свобода слегка напоминает смерть.»
«...проигрыш неизбежен всегда. Только подонки думают, что выиграли.»
«...когда я припоминаю... эти мелкие усилия по уходу за собой, я не пойму, как я мог их прилагать - они так никчёмны. Это, наверно, привычка совершила их за меня.»
«Болваны! Мне противно думать, что я снова увижу их тупые, самодовольные лица. Они составляют законы, сочиняют популистские романы, женятся, доходят в своей глупости до того, что плодят детей.»
«Не могу ли я попробовать? <...> Это была бы книга... <...> надо, чтобы за её страницами угадывалось то, что было бы не подвластно существованию, было бы над ним... например, сказка. Она должна быть прекрасной и твердой как сталь... чтобы люди устыдились своего существования.»
«Я живой мертвец. <...> Когда-то я была способна на пылкие страсти. <...> Но с этим... покончено... начать кого-нибудь любить - это целое дело. Нужна энергия, любопытство, ослеплённость... Вначале бывает даже такая минута, когда нужно перепрыгнуть пропасть: стоит задуматься, и этого уже не сделаешь.»
««Дневник,по-моему,тем и опасен:ты все время начеку,все преувеличиваешь и непрерывно насилуешь правду.»»
««Все казалось ненастоящим-меня окружала картонная декорация,которую в любую минуту можно было передвинуть.Мир ждал,съежившись,затаив дыхание,ждал своего кризиса,своей тошноты.»
«Страсть моя умерла.Она заполняла и морочила меня много лет подряд-теперь я был опустошен.Но это еще не самое худшее:передо мной,раскинувшись с этакой небрежностью,маячила некая мысль-обширная и тусклая.Трудно сказать,в чем она заключалась,но я не мог на нее глядеть:так она была мне омерзительна.»
«Если я не ошибаюсь,если все накапливающиееся симптомы предвещают новый переворот в моей жизни,скажу прямо-я боюсь.И не потому что жизнь моя так уж богата,насыщенна,драгоценна.Я боюсь того,готово народиться,что завладеет мной и увлечет меня-куда?Неужели мне опять придется уехать,бросить,не закончив,все,что я начал-исследования,книгу?И потом через несколько месяцев,через несколько лет вновь очутиться изнуренным,разочарованным среди новых руин?Я должен разобраться в себе,пока не поздно.»
«А я живу один.совершенно один.Не разговариваю ни с кем и никогда;ничего не беру.ничего не даю.»
«Теперь я не думаю ни о ком;я даже не ищу слов.Это перетекает во мне то быстрее,то медленнее,я не стараюсь ничего закреплять,течет,ну и пусть себе.Оттого что мысли мои не облекаются в слова,чаще всего они остаются хлопьями тумана.Они принимают смутные,причудливые формы,набегают одна на другую,и я тотчас их забываю.»
«Правда и то,что уже давным-давно ни одна душа не интересуется,как я провожу время.Когда живешь один,вообще забываешь,что значит рассказывать:правдоподобные истории исчезают вместе с друзьями.События тоже текут мимо:откуда ни возьмись появляются люди,что-то говорят,потом уходят,и ты барахтаешься в историях без начала и конца-свидетель из тебя был бы никудышный.Зато все неправдоподобное,все то,во что не поверят ни в одном кафе,-этого хоть пруд пруди.»
«Все это не ново;я никогда не чурался этих безобидных ощущений-наоборот.Чтобы к ним приобщиться,довольно почувствовать себя хоть капельку одиноким-ровно настолько,чтобы на некоторое время освободиться от правдоподобия.Но я всегда оставался среди людей,на поверхности одиночества,в твердой решимости при малейшей тревоге укрыться среди себе подобных-по сути дела,до сих пор я был просто любителем.»
«Мне совершенно ясно,что я зашел слишком далеко.Наверно,с одиночеством нельзя играть по маленькой.»
«Ничего особенного.Но я не могу объяснить,что я вижу.Никому не могу объяснить.В этом все и дело-я тихо погружаюсь на дно,туда,где страх.»
«Он внушал нам невыразимый ужас,потому что мы чувствовали,что он одинок.»
«Неужели мне уготована такая участь?В первый раз в жизни мне тяжело быть одному.Пока еще не поздно,пока я еще не навожу страх на детей,я хотел бы с кем-нибудь поговорить о том,что со мной происходит.»
«Просто диву даешься,как можно лгать,прикрываясь здравым смыслом.»
«У меня нет привычки рассказывать самому себе о том,что со мной происходит,поэтому я не могу воспроизвести события в их последовательности,не умею выделить главное.»
