Цитаты из книги «Ночь в Лиссабоне»
«"Женщинам ничего не нужно объяснять, с ними всегда надо действовать".»
«Женщинам ничего не нужно объяснять, с ними всегда надо действовать»
«Никогда не было такой веры в чудо, как в наше время, чуждое всяким чудесам.
– Иногда они все-таки бывают, – возразил я. – Иначе нас давно не было бы на свете »
«– Никогда мир не кажется таким прекрасным, как в то мгновение, когда вы прощаетесь с ним, когда вас лишают свободы. Если бы можно было ощущать мир таким всегда! Но на это, видно, у нас не хватает времени. И покоя. Но разве мы не теряем каждое мгновение то, что думаем удержать, только потому, что оно постоянно в движении? И не останавливается ли оно лишь тогда, когда его уже нет и когда оно уже не может измениться? Не принадлежит ли оно нам только тогда?
– Я никогда не чувствовал такого, – сказал я. – Но разве каждый не хочет удержать то, что удержать невозможно? »
«– Воспоминания, которые не причиняют боли и не беспокоят, как раз и есть эхо.
– Словно смотришь старый кинофильм? – спросила Елена»
«На чашах призрачных весов покачивались друг против друга прошлое и будущее. В обеих была зияющая пустота. Мне казалось, что я нахожусь в середине жизни. Достаточно сделать шаг – и весы качнутся, и чаша будущего начнет опускаться, наполняясь серой тьмой, и утраченное равновесие не вернется уже больше никогда»
«Вы знаете, конечно, что время – это слабый настой смерти. Нам постоянно, медленно подливают его, словно безвредное снадобье. Сначала он оживляет нас, и мы даже начинаем верить, что мы почти что бессмертны. Но день за днем и капля за каплей – он становится все крепче и крепче и в конце концов превращается в едкую кислоту, которая мутит и разрушает нашу кровь. И даже если бы мы захотели ценой оставшихся лет купить молодость, – мы не смогли бы сделать это потому, что кислота времени изменила нас, а химические соединения уже не те, теперь уже требуется чудо...»
«– Разве мы можем знать истинную меру своего счастья, если нам неизвестно, что ждет нас впереди!
– В то время как мы каждое мгновение чувствуем, что нам его не остановить и что нечего даже и пытаться сделать это, – прошептал Шварц. – Но если мы не в состоянии схватить и удержать его грубым прикосновением наших рук, то, может быть, – если его не спугнуть, – оно останется в глубине наших глаз? Может быть, оно даже будет жить там, пока живут глаза? »
«– Ощущение опасности всегда обостряет восприятие жизни. Но только до тех пор, пока опасность лишь маячит где-то на горизонте.
– Вы думаете, только до тех пор? – Шварц странно посмотрел на меня. – Нет, и дальше тоже вплоть до того, что мы называем смертью, и даже после нее. И где вообще та потеря, которая могла бы остановить биение чувства? Разве город не остается жить и после того, как вы его покинули? Разве он не остается в вас, даже если он будет разрушен? И кто же в таком случае знает, что такое умереть? Может быть, жизнь – это всего лишь луч, медленно скользящий по нашим меняющимся лицам? Но если это так, то не было ли у нас уже какого-то другого праоблика еще раньше, до рождения, того, что сохранится и после разрушения, временного и проходящего?»
«– Счастье... – медленно сказал Шварц. – Как оно сжимается, садится в воспоминании! Будто дешевая ткань после стирки. Сосчитать можно только несчастья »
«Мне хотелось радоваться, но в сердце была пустота. »
«Она ещё не сдалась, но уже не боролась.»
«Вечная сцена! Слуги насилия, их жертва, а рядом — всегда и во все времена — третий — зритель, тот, что не в состоянии пошевелить пальцем, чтобы защитить, освободить жертву, потому что боится за свою собственную шкуру. И, может быть, именно поэтому его собственной шкуре всегда угрожает опасность.»
