Цитаты из книги «Герой нашего времени»
Эта книга в списках
«Завтра она захочет вознаградить меня. Я все это уж знаю наизусть — вот что скучно!»
«Довольно людей кормили сластями; у них от этого испортился желудок: нужны горькие лекарства, едкие истины.»
«О самолюбие! ты рычаг, которым Архимед хотел приподнять земной шар!..»
«Женщины любят только тех, которых не знают.»
«Неужели зло так привлекательно?..»
«Радости забываются, а печали никогда.»
«Есть люди, с которыми непременно должно соглашаться.»
«Любовь, как огонь, — без пищи гаснет.»
«Я иногда себя презираю... Не оттого ли я презираю других?»
«Гнаться за погибшим счастьем бесполезно и безрассудно.»
«Иногда маловажный случай имеет жестокие последствия.»
«Уж эта мне Азия! что люди, что речки — никак нельзя положиться!»
«Слава — удача, и чтоб добиться ее, надо только быть ловким.»
«Надобно отдать справедливость женщинам: они имеют инстинкт красоты душевной.»
«Странная вещь сердце человеческое вообще, и женское в особенности!»
«Ах, подарки! чего не сделает женщина за цветную тряпичку!..»
«Ей хочется говорить со мной, ей мешают, — что ж ей захочется вдвое более.»
«Что началось необыкновенным образом, то должно так же и закончиться.»
«Я смеюсь над всем на свете, особенно над чувствами.»
«Из двух друзей всегда один раб другого, хотя часто ни один из них в этом себе не признается.»
Мне нравится10
«Любовь, которую мы читаем в глазах, ни к чему женщину не обязывает, тогда как слова…»
«У меня есть предчувствие... знакомясь с женщиной, я всегда безошибочно отгадывал, будет она меня любить или нет...»
«И если б все люди побольше рассуждали, то убедились бы, что жизнь не стоит того, чтоб об ней так сильно заботиться.»
«И, может быть, я завтра умру!... и не останется на земле ни одного существа, которое поняло бы меня совершенно.»
«Под конец вечера разговор принял философско-метафизическое направление; толковали об убеждениях: каждый был убежден в разных разностях.»
«Печальное нам смешно, смешное — грустно, а вообще, по правде, мы ко всему довольно равнодушны, кроме самих себя.»
«— ... но зачем же подавать надежды?
— Зачем же ты надеялся? Желать и добиваться чего-нибудь — понимаю, а кто ж надеется?»
«Я опять ошибся: любовь дикарки немногим лучше любви знатной барыни; невежество и простосердечие одной так же надоедают, как и кокетство другой»
«Сострадание — чувство, которому покоряются так легко все женщины, впустило свои когти в ее неопытное сердце.»
«При возможности потерять ее навеки Вера стала для меня дороже всего на свете — дороже жизни, чести, счастья!»
«Удаляясь от условий общества и приближаясь к природе, мы невольно становимся детьми; все приобретенное отпадает от души, и она делается вновь такою, какой была некогда, и, верно, будет когда-нибудь опять.»
«Нет женского взора, которого бы я не забыл при виде кудрявых гор, озаренных южным солнцем, при виде голубого неба или внимая шуму потока, падающего с утеса на утес.»
«Вы, мужчины, не понимаете наслаждений взора, пожатия руки, а я, клянусь тебе, я, прислушиваясь к твоему голосу, чувствую такое глубокое, странное блаженство, что самые жаркие поцелуи не могут заменить его.»
«Быть для кого-нибудь причиною страданий и радостей, не имея на то никакого положительного права, — не самая ли это сладкая пища нашей гордости? А что такое счастие? Насыщенная гордость.»
«Зло порождает зло; первое страдание дает понятие о удовольствии мучить другого; идея зла не может войти в голову человека без того, чтоб он не захотел приложить ее к действительности.»
«Во мне два человека: один живет в полном смысле этого слова, другой мыслит и судит его; первый, быть может, через час простится с вами и миром навеки, а второй...»
«Я стал читать, учиться – науки также надоели; я видел, что ни слава, ни счастье от них не зависят нисколько, потому что самые счастливые люди – невежды.»
«Надо мною слово жениться имеет какую-то волшебную власть: как бы страстно я ни любил женщину, если она мне даст только почувствовать, что я должен на ней жениться, — прости любовь! мое сердце превращается в камень, и ничто его не разогреет снова. Я готов на все жертвы, кроме этой; двадцать раз жизнь свою, даже честь поставлю на карту… но свободы моей не продам.»
«Я не стану обвинять тебя — ты поступил со мною, как поступил бы всякий другой мужчина: ты любил меня как собственность, как источник радостей, тревог и печалей, сменявшихся взаимно, без которых жизнь скучна и однообразна. Я это поняла сначала... Но ты был несчастлив, и я пожертвовала собою, надеясь, что когда-нибудь ты оценишь мою жертву, что когда-нибудь ты поймешь мою глубокую нежность, не зависящую ни от каких условий. Прошло с тех пор много времени: я проникла во все тайны души твоей... и убедилась, что то была надежда напрасная. Горько мне было! Но моя любовь срослась с душой моей: она потемнела, но не угасла.»
«Думая о близкой и возможной смерти, я думаю об одном себе: иные не делают и этого. Друзья, которые завтра меня забудут или, хуже, возведут на мой счет бог знает какие небылицы; женщины, которые, обнимая другого, будут смеяться надо мною, чтоб не возбудить в нем ревности к усопшему, — бог с ними! Из жизненной бури я вынес только несколько идей — и ни одного чувства. Я давно уж живу не сердцем, а головою. Я взвешиваю, разбираю свои собственные страсти и поступки с строгим любопытством, но без участия.»
«Страсти не что иное, как идеи при первом своем развитии: они принадлежность юности сердца, и глупец тот, кто думает целую жизнь ими волноваться: многие спокойные реки начинаются шумными водопадами, а ни одна не скачет и не пенится до самого моря. Но это спокойствие часто признак великой, хотя скрытой силы; полнота и глубина чувств и мыслей не допускает бешеных порывов; душа, страдая и наслаждаясь, дает во всем себе строгий отчет и убеждается в том, что так должно; она знает, что без гроз постоянный зной солнца ее иссушит; она проникается своей собственной жизнью, — лелеет и наказывает себя, как любимого ребенка. Только в этом высшем состоянии самопознания человек может оценить правосудие божие.»
«Мы расстаемся навеки; однако ты можешь быть уверен, что я никогда не буду любить другого: моя душа истощила на тебя все свои сокровища, свои слезы и надежды. Любившая раз тебя, не может смотреть без некоторого презрения на прочих мужчин, не потому, чтоб ты был лучше их, о нет! но в твоей природе есть что-то особенное, тебе одному свойственное, что-то гордое и таинственное; в твоем голосе, что бы ты ни говорил, есть власть непобедимая; никто не умеет так постоянно хотеть быть любимым; ни в ком зло не бывает так привлекательно, ничей взор не обещает столько блаженства, никто не умеет лучше пользоваться своими преимуществами и никто не может быть так истинно несчастлив, как ты, потому что никто столько не старается уверить себя в противном.»
«Такова была моя участь с самого детства. Все читали на моем лице признаки дурных чувств, которых не было; но их предполагали — и они родились. Я был скромен — меня обвиняли в лукавстве: я стал скрытен. Я глубоко чувствовал добро и зло; никто меня не ласкал, все оскорбляли: я стал злопамятен; я был угрюм, — другие дети веселы и болтливы; я чувствовал себя выше их, — меня ставили ниже. Я сделался завистлив. Я был готов любить весь мир, — меня никто не понял: и я выучился ненавидеть. Моя бесцветная молодость протекала в борьбе с собой и светом; лучшие мои чувства, боясь насмешки, я хоронил в глубине сердца: они там и умерли. Я говорил правду — мне не верили: я начал обманывать; узнав хорошо свет и пружины общества, я стал искусен в науке жизни и видел, как другие без искусства счастливы, пользуясь даром теми выгодами, которых я так неутомимо добивался. И тогда в груди моей родилось отчаяние — не то отчаяние, которое лечат дулом пистолета, но холодное, бессильное отчаяние, прикрытое любезностью и добродушной улыбкой. Я сделался нравственным калекой: одна половина души моей не существовала, она высохла, испарилась, умерла, я ее отрезал и бросил, — тогда как другая шевелилась и жила к услугам каждого, и этого никто не заметил, потому что никто не знал о существовании погибшей ее половины.»
«У меня врождённая страсть противоречить; целая моя жизнь была только цепь грустных и неудачных противоречий сердцу или рассудку.»
«Только приступи,- говорил он,- на тебя полетят со всех сторон такие страхи, что боже упаси: долг, гордость, приличие, общее мнение, насмешка, презрение... Надо только не смотреть, а идти прямо, - мало-помалу чудовища исчезают, и открывается перед тобой тихая и светлая поляна, среди которой цветет зелёный мир. Зато беда, если на первых шагах сердце дрогнет и обернешься назад!»
«Вот люди! все они таковы: знают заранее все дурные стороны поступка, помогают, советуют, даже одобряют, видя невозможность другого средства, - а потом умывают руки и отворачиваются с негодованием от того, кто имел смелость взять на себя всю тягость ответственности. Все они таковы, даже самые добре, самые умные!..»
«"Жизнь не стоит того,чтоб об ней так много заботиться..."»
«Самые счастливые люди - невежды.»
«...без дураков было бы на свете очень скучно!..»
«...мы ко всему довольно равнодушны, кроме самих себя.»
«Моя бесцветная молодость протекала в борьбе с собой и светом; лучшие мои чувства, боясь насмешки, я хоронил в глубине сердца: они там и умерли.»
«...в груди моей родилось отчаяние — не то отчаяние, которое лечат дулом пистолета, но холодное, бессильное отчаяние, прикрытое любезностью и добродушной улыбкой.»
«...я смотрю на страдания и радости других только в отношении к себе, как на пищу, поддерживающую мои душевные силы.»
«...и мы только в два часа ночи вспомнили, что доктора велят ложиться спать в одиннадцать.»
«Я его понял, и он за это меня не любит, хотя мы наружно в самых дружеских отношениях.»
«...мы почти всегда извиняем то, что понимаем.»
«- ...я убежден только в одном... <...> рано или поздно в одно прекрасное утро я умру.
- ...у меня, кроме этого, есть еще убеждение - ...я в один прегадкий вечер имел несчастие родиться.»
«...живешь - из любопытства: ожидаешь чего-то нового… Смешно и досадно!»
«Женщины! женщины! кто их поймет? Их улыбки противоречат из взорам, их слова обещают и манят, а звук голоса отталкивает»
«Натура – дура, судьба – индейка, а жизнь – копейка!»
«Герой Нашего Времени, милостивые государи мои, точно портрет, но не одного человека: это портрет, составленный из пороков всего нашего поколения, в полном их развитии.»
